In springtime, the only pretty ring time,

When birds do sing, hey ding a ding, ding;

Sweet lovers love the spring.

— William Shakespeare (from As You Like It)

Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, — весна была весною даже и в городе.  Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листья, липы надували лопавшиеся почки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем. Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди — большие, взрослые люди — не переставали обманывать и мучать себя и друг друга. Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира божия, данная для блага всех существ, — красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом.

ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ, воскрешение (1899), Часть первая, глава первая

Though hundreds of thousands had done their very best to disfigure the small piece of land on which they were crowded together, by paving the ground with stones, scraping away every vestige of vegetation, cutting down the trees, turning away birds and beasts, and filling the air with the smoke of naphtha and coal, still spring was spring, even in the town. The sun shone warm, the air was balmy; everywhere, where it did not get scraped away, the grass revived and sprang up between the paving-stones as well as on the narrow strips of lawn on the boulevards. The birches, the poplars, and the wild cherry unfolded their gummy and fragrant leaves, the limes were expanding their opening buds; crows, sparrows, and pigeons, filled with the joy of spring, were getting their nests ready; the flies were buzzing along the walls, warmed by the sunshine. All were glad, the plants, the birds, the insects, and the children. But men, grown-up men and women, did not leave off cheating and tormenting themselves and each other. It was not this spring morning men thought sacred and worthy of consideration not the beauty of God’s world, given for a joy to all creatures, this beauty which inclines the heart to peace, to harmony, and to love, but only their own devices for enslaving one another.